(эта записка была найдена между страницами одного из томов сборника сочинений Говарда Лавкрафта, который, верно, и сейчас еще пылится на полке букинистического магазина, поэтому вся моя заслуга заключается лишь в переносе слов прежнего владельца книги с обветшалой бумаги на более плотную. Я воздержусь от каких-либо комментариев, предоставив читателю самому судить, что перед ним: бред безумца, откровения провидца или результат чьей-то неудачной шутки, навеянной Некрономиконом. Орфография и пунктуация оригинала сохранены)

К тебе обращаю я свой зов, о, странник этого бренного мира. Здесь, во тьме бесплодных пустошей Лэнга, где лишь вой демоницы Ламмашты да клекот чешуйчатых птиц разрывают ледяной мрак, мне не дано узреть твоего лица, но я слышу твое дыхание, я чувствую биение твоего сердца. Рано или поздно ты придешь сюда, как когда-то пришел я, или, быть может, ты уже бывал здесь в тех ночных кошмарах, что так щедро насылает Нахаг, и что бесследно тают с первыми лучами солнца, ибо у молчаливых стен твердыни Кадаф сходятся все земные дороги.
Оглянись, о, странник, сбрось с глаз повязку слепца. Они говорят, ночь – время отдыха и сна, но Ламмашта никогда не спит. Змееголовая в пути, с вечной свитой тех, кто никогда не был рожден, и тех, кто был рожден мертвым, она крадется за тобой по пятам. Маским алчно скалится из темноты, он голоден, ведь на пустынных дорогах  ему давно уже не оставляют подношений. Всадники Ночи ищут добычу, и горе тому, на кого падет их выбор. Митроносцы Кадафа блуждают по залам, никогда не знавшим солнечного света, в ожидании того, кто вступит в проклятые ворота, чтобы бросить вызов року. Кто из ныне живущих осмелится узреть скрытый темными облаками Кадаф? Кому из ныне живущих дано узреть Кадаф?
Не уповай на Богов – жилища их слишком далеко отсюда, а Стражи Земли забыли принесенный обет. Сойди с тропы и преврати жертву в охотника, ибо только знающему и свободному дано достойно вооружиться против детей Древних. Трепещущая лань так и останется ланью, шакал до скончания века будет шакалом, и лишь человеку Старшими Владыками дано право выбирать. Верь, о, странник, в этих словах – правда того, кто наяву, а не во сне видел Ледяную Пустыню Лэнга и серые камни храма, где обитает Носящий Желтую Маску.
Безумным прозвали они меня, но что станет безумством, и что будет разумом, когда вернутся Погонщики Рабов, когда мертвый Кутулу, заточенный ныне в чертогах Р’лиеха, восстанет ото сна и поднимется из морских глубин, когда Азаг-Тот, пройдя через Врата Йог-сотхотха, вновь воцарится на троне? Земной мир уже знал Древних, и он познает их вновь до того, как закончится эон. Будь готов к этому, о, странник, сделай свой выбор прежде, чем Древние вернутся.
Чернила дымятся на бумаге, и я боюсь, что не успею сказать тебе всего, что хотел: Шаммаш ша кашшапийа касшап тийа епишйа муштепиш
тийа! Ты поймешь, когда увидишь; когда Медведица повиснет в небесах на своем хвосте, наступит твой час, мое же время на исходе. Величайшую ошибку совершил я в странствиях по запредельным землям, ту ошибку, от которой не предостережет даже премудрый Аль Азеф. Помни об этом, о, странник, помни во всех своих путешествиях: в ней кроется пример того, как может губить тщеславие. Пройдя сквозь обители Игигов, я дерзнул вступить в храм Забытого, Древнейшего из Древних, чье имя не должно звучать здесь, и взор его остановился на мне. Так я был избран, и так было положено начало величайшей из охот, длящейся уже бессчетное количество лун.
Ныне линии жизни стерлись с моих ладоней, поскольку те высоты, где пролегал наш путь, не ведомы даже Книге Судеб, и погоня близка к завершению. Ламмашта в ужасе бежит прочь, Нахаг умолк в глубинах беззвездных пещер, Гастур замер в смятении и Ньярлатхотеп, посланец Азаг-Тота, кутается в Хаос, ибо рядом с Забытым Древние молоды и бессильны.
Срок истекает, Его птицы острыми крыльями закрыли небо, луна прячет лицо – лишь бы не видеть Его алчного взора, и я чувствую, как земля содрогается от Его мерной поступи. Да смилостивятся над тобой, о, странник, Старшие Владыки, ибо горька плата за знание и тяжела ноша свободы. Бронзовое лезвие Барзаи плавится, как брошенный в огонь воск, час пробил – Он уже здесь…

(последний абзац написан торопливым, с трудом поддающимся прочтению почерком, обрывающимся длинным росчерком пера. Ниже основного текста через все оставшееся свободным пространство идет только одно размашистое слово. Оно едва различимо среди бурых клякс, насквозь пропитавших бумагу, но, кажется, это слово «прозрение»)